Собрание пьес. Книга 2 - Страница 72

Уходят в сад, обнявшись.

Явление одиннадцатое

Анна Павловна (входя). Да где же они? Готово, исчезли. (Кричит в сад.) Мэри, Римма Николаевна, — обед подан… У нас по-деревенски, рано… (Уходит.)

Явление двенадцатое

Левченко и Гавриил выходят на террасу. Левченко переоделся в светлый летний костюм.

Гавриил. Ну, как вам наше захолустье нравится?

Левченко. Очаровательно… Признаться, я так люблю Волгу — ведь я и сам в этих местах вырос, — что когда вырвусь сюда, прихожу прямо в экстаз. Эта спокойная, величавая река, эти милые березки, эти церкви, эти поля, эта скромность и прелесть чисто русского ландшафта, благодать…

Разговаривая, идут под руку навстречу Римме и Мэри, идущим обнявшись по аллее.

Явление тринадцатое

Те же, Мэри и Римма.

Мэри (Римме). После обеда, Риммочка, заберемся в липовую беседку, и там — до вечера, вдвоем. Хорошо, родная?

Римма (оглядываясь на аллею). Как здесь живописно… О, мы здесь поживем… На лодке, в лес, пикники, в теннис… (Мэри.) У вас и площадка, кажется, есть? (Гавриилу.) Вашу руку, сэр!

Гавриил дает руку Римме, Левченко — почтительно Мэри. Все уходят через террасу в дом.

Занавес.

Действие второе

«Диванная» комната в доме Воронцовых. По трем стенам — широкие пестрые ситцевые диваны покоем. Перед средним диваном — овальный стол, на нем целый сноп полевых цветов. Над столом высоко — квадратное окно с пестрой ситцевой драпировкой в тон обивки. Возле двери, в углу — старинный ореховый шкапчик с зеркалом. Над боковым диваном — полка с книгами. Между первым и вторым действиями прошло три дня.

Явление первое

Мэри и Римма, в домашних светлых платьях, несколько детского покроя, с широкими цветными кушаками-шарфами (у Риммы поярче), полулежат на диванах. Серенький денек; дождит.

Мэри. Я по твоим письмам совсем другим представляла себе Михаила Сергеевича… Каким-то увальнем, медведем.

Римма. Да? Ну, ведь ты знаешь, что такое мои письма… Я и вообще-то в правописании слаба… (Смеется.) Жду не дождусь, когда букву «Ъ» упразднят? А тут столько событий зараз. Ведь Левка меня от супруга буквально выкрал…

Мэри (с любопытством). Ну? Как?

Римма. Да так, очень просто. Я под Новый год в театр поехала, да оттуда с ним на поезде, прямо на Урал. Ищи там, в сугробах… А супруг меня добродетельно дома с шампанским дожидался. (Смеется.)

Мэри. А тебе не было жаль… так… порвать отношения с мужем?..

Римма. Ну, какие там отношения… Одна шелуха оставалась…

Мэри. Да как же ты с Михаилом Сергеевичем познакомилась?

Римма (лаконично). В поезде.

Мэри (удивленно). Как в поезде?

Римма. Возвращалась из Ялты осенью домой, одна. В вагоне — мамаша с детками, два гимназиста и какая-то руина с красными лампасами… Тоска адская… Вдруг, в Лозовой, садится этот самый сэр, элегантный, предупредительный. Сразу разговорились, потом обедали вместе в салоне… Ну, и так…

Мэри. Ну, а потом?

Римма. Он мне свой адрес записал на конфектной коробке и телефон, а я домой приехала, тут супруг, «дела домашние», — коробку Саша, конечно, выбросила, и потеряла я сеньора Левченко из виду… Потом, уж в октябре, встречаю в балете. Обрадовалась ему страшно, проводил он меня домой… Потом уж пошли встречи, то в театре, то в кафе, то у общих знакомых, то на выставках… И знаешь, чем он меня больше всего пленил? Всегда он какой-то праздничный, бодрый, смелый, «на все готов», как говорят английские бойскоуты. С ним никогда не видишь будней жизни, никогда не распускаешься. А работать умеет… Все ночи за проектами просиживает… Ведь это у него за два года первый настоящий отпуск…

Мэри (задумчиво). Как странно, в поезде… Обычно такие нахалы…

Римма. Все это, деточка, старье, предрассудки, — я уж давно с ними не считаюсь. Я ведь уж пожила на свете, — так знаешь, к чему пришла?

Мэри. Ну?

Римма (говорит оживленно, с жестами). Собственно, это я от Левушки, — это он мне внушил. Ну, видишь ты, — жизнь, ее явления, движения всякие представляются мне в виде концентрических кругов в воде… Кто-то, неведомый, бросает по временам в спокойную глубину воды — сферу одновременно и движения, и застоя — камень, побольше, поменьше, — вода взбаламучивается, набегают круги, разбегаются, шире, дальше, — на воде необычное смятение, движение, оживление. Потом успокоится, — снова тишь да гладь, — мертвечина, плесень, обычное… И вот эти моменты — заметь, это всегда только моменты в сравнении с длительностью застоя, — и надо ценить выше всего на свете. В них радость, блеск, жизнь, — вся яркость и неизбывность всплеска, метаморфозы, окрашивающие целые столетия и эпохи отблеском своего пламени, искрами своих лучей… Так и в нашей личной, частной, маленькой жизни. Но тогда уже не надо считаться ни с какими предрассудками, надо отрешиться от всего старого, привычного, рутинного, ничего не жалеть, забыть обо всех сантиментах и носовых платках, быть, если хочешь, жестокой, упорной в достижении цели…

Мэри. О, как все это не для меня. (Задумчиво.) Ты знаешь, Римма, я часто о себе думаю — должно быть, я по ошибке теперь на свет родилась… В разговорах, вкусах, отношениях с людьми, — все кажутся Мне такими неимоверно чужими, такими неимоверно Грубыми. Гавриил надо мною часто трунит — говорит, что когда я выхожу, мне надо лицо завешивать непроницаемой вуалью от человеческой грубости…